«Радость в жизни — то же самое, что масло в лампе. Как только масла становится мало, сжигается фитиль и, сжигаясь, перестает светить и только дымит черным, вонючим дымом».
Л.Н. Толстой
(Все персонажи и истории вымышлены и являются собирательным образом, нежели чьей-то частной жизнью.)
Когда дым от ее сигареты рассеялся, можно было разглядеть контур достаточно молодой девушки. Ее покрасневшие и припухшие от слез глаза говорили о том, что она плакала и явно не спала. Даша надела темные очки и сделала еще одну затяжку. Дым серой пеленой застилал пространство перед ее лицом, и она вглядывалась в его растворяющийся и исчезающий след, словно в поиске особенного смысла или сообщения, которое он должен был ей принести. На часах было половина седьмого утра. Она спустила босые ноги с подоконника и подошла к столу. В ее походке было что-то кошачье, мягкие, гибкие движения, еле слышно касающиеся поверхности паркета. В этой повисшей вместе с дымом тишине были напряжение и комфорт, и ее не хотелось нарушать — настолько гармонично она вписывалась в картинку происходящего, и в эту же минуту хотелось кричать в голос, чтобы разбудить ту жизнь, которую накрывал дым ее сигарет. Она всматривалась в предметы, которые ее окружали, и пыталась найти связь хоть с одним из них, но все было тщетно.
Сидя на подоконнике, Даша часто представляла себе, как ее тело летит вниз со всей легкостью бытия, уже совершенно не обремененное мыслями о делах, отношениях и всей остальной мишуре, которая душила и не давала жить. Нет, она, конечно, не продумывала план того, как выйдет из окна, но мысль о том, что ее страдание может закончиться в одночасье, была скорее приятной, чем отвратительной, даже с учетом искаженной эстетики кадра при соприкосновении тела с асфальтом.
Жизнь, как невыносимое бремя, бетонной плитой давила и требовала вовлеченности, а сил на эту пресловутую вовлеченность не было. В свои 25 лет Даша ощущала себя лишней в этой линейке сильнейших, которые оканчивали институты, устраивались на работы и корпели в коворкингах над стартапами. С самого детства она усвоила крепко и навсегда, что ее появление на свет было не просто незапланированным, но еще и мешало самым близким людям — маме и папе. Они, конечно, не говорили этого напрямую, но мама, вздыхая тяжело и глядя на маленькую Дашу, могла пробурчать: «Эх, если бы не ты, то я бы…» — дальше могло звучать все, что угодно: «окончила институт», «пошла бы на лучшую работу», и т.д., и т.п. Папа, который Дашу обожал, тоже поговаривал, что если бы он был холост, то наверняка вписался бы в какую-нибудь более перспективную авантюру, которых было в достатке в середине 90-х. Так как оценить, хорошо или плохо было бы папе от авантюры, Даша не могла, то воспринимала это как факт того, что и папе она помешала реализовать планы, о которых он мечтал. Осложнялась ситуация тем, что раз уж она появилась на свет, то должна была непременно помогать, так как, демонстрируя свою нужность, она немного оправдывала свое существование и скрашивала тот урон, который она родителям нанесла.
Нежность как проявление любви, тепла и некоего расположения присутствовала в ее жизни ограниченно и всегда вызывала смешанные чувства. Так как ощущение никчемности было первично, то и нежность и внимание со стороны родителей она воспринимала как некий запрос на восполнение их потребностей в ее внимании. Даша не помнила, в какой момент она перестала задумываться и ощущать собственные желания и потребности, да и был ли такой момент в принципе. Она самоотверженно, как могла, с детской непосредственностью старалась восполнить утраты родителей, которые навсегда связались в ее голове.
Подростковый возраст застал ее врасплох, и давно устоявшееся чувство одиночества сменилось мыслями «а зачем я живу». И так как восполнить то, что не смогли из-за нее реализовать родители, она не могла, то дальше Даше было легче отключиться от своих родителей полностью, и она уже не слышала их наказов, запретов и вступала в контакт нехотя. Ее измучили мысли и постоянный диалог с собой, в котором она не могла не участвовать. Если она существует, значит, зачем-то нужна, а если не нужна, то зачем существует.
После школы Даша познакомилась с Володей, он был старше ее лет на пятнадцать и был женат. К Даше вернулось то старое чувство, что быть ее не должно, но она выполняла важную функцию сохранения брака Володи посредством присутствия в его жизни, а он в ответ обеспечил ее квартирой и необходимыми средствами для проживания. Про институт, в который Даша поступила, она вспоминала редко, но с горем пополам и по договоренности с педагогами окончила.
При всей размеренности бытия и регулярных встреч с Володей Даше было неспокойно. Вопрос «зачем?» не оставлял ее ни на минуту, и хотелось уже найти свое предназначение, выполнить заданную рождением функцию и завершить свое пребывание в этом мире. Каждый проходящий день давался ей все с большим трудом. Володя пытался ее веселить, но был настолько занят собой, а она настолько хотела быть ему нужной, что он не обращал внимания на ее печальный взгляд в окно и задымленную комнату, в которой она беспрерывно курила.
Дым, как театральный занавес, выпускал Дашу на сцену как солирующую актрису спектакля под названием «Володя». А потом окутывал ее, как теплый плед окутывает тяжелобольного пациента. Ее соприкосновение с внешним миром стало ограниченным просто потому, что он не привлекал ее и ей казалось, что миру нечего ей предложить. Мир внутри был привлекательней, он был наполнен книгами, мыслями и музыкой. В этом внутреннем мире она была нужна, он был наполнен красками и жизнью.
Мы познакомились по настоянию Володи, он нашел ее в утреннем бреду и решил, что что-то нужно делать. Володя был человеком дисциплины, с широкими плечами, на которые он взвалил бремя под названием «Даша». Шел седьмой год их знакомства, и он чувствовал ответственность за ее жизнь и как минимум за ее безопасность. Первые несколько встреч она молчала, ей казалось, что говорить совершенно не о чем. Потом она плакала, думая, что время безвозвратно ушло и она уже не сможет ничего изменить. Дальше началась работа. Детские запреты — это всегда жизненный сценарий, и всегда негативный. Иногда родители, сами того не понимая, награждают ими детей, а дети, в свою очередь, проносят их через всю жизнь. Самый страшный из двенадцати детских запретов — это запрет на жизнь. Он всегда одинаково страшно звучит: «не живи». Любая фраза родителя, которая начинается со слов «если бы не ты», накладывает этот сценарий жизни разрушительной силы на маленького человека и откликается либо саморазрушением, либо агрессией к окружающему миру.
Терапевтический процесс проработки детских травм — это всегда сложно, мы заходим на территорию детства, а это всегда болезненно и всегда вызывает сопротивление. Желание оправдать родителей, найти объяснение их поведению и поведению своему как реакции на те вводные, которые подбросила нам жизнь. Ощущение безысходности и предопределенности, которое сопровождает терапевтический процесс, начинает граничить с чувством возможности что-то изменить и влиять на свою жизнь самостоятельно. И часто сопровождается действиями, которых человек раньше не совершал никогда.
Прошло восемь месяцев, Володя открыл квартиру Даши своим ключом. Было еще совсем рано, жена была занята детьми, и он решил забежать к Даше до работы. В тусклом освещении коридора чувствовалась непривычная прохлада обычно теплой квартиры. Он быстро скинул пальто и забежал в комнату. Завеса дыма рассеялась, а открытое окно постукивало о стену. В этой внезапной пустоте и прохладе мозг отказывался воспринимать происходящее, и единственная мысль, которая приходила в голову, была: «Вот и все, недосмотрел, не успел». На столе лежала открытая недочитанная книга, а рядом под стаканом воды он нашел записку от Даши: «Мой дорогой, я бесконечно тебе благодарна за все, что ты для меня сделал за эти годы. Но самое главное, за что я благодарна тебе, — это за жизнь. За жизнь, которая только начинается. С опозданием на 25 лет. До встречи. Даша».
А в это время в Шереметьево взлетал самолет, и Даша широко открытыми глазами смотрела в окошко иллюминатора. Прядь ее густых волос спадала на лицо. В самолете было прохладно, и Даша куталась в большую шерстяную кофту. Было, конечно, немного страшно: это был первый в ее жизни полет. Но она наконец чувствовала, что жизнь имеет смысл и предназначение и что это ее жизнь и ничья больше. Радость, которую она испытывала сейчас, волной накрывала и создавала приятное ощущение внутреннего спокойствия и теплоты. Впереди была большая дорога и большой путь познания этого огромного разноцветного мира, впереди была жизнь, жизнь, наполненная желаниями и возможностями.
Мы продолжали работать с Дашей, но теперь наша работа была направлена на будущее, а не на прошлое.
Колонка Лены Фейгин опубликована в журнале "Русский пионер" №93. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".
